Ширвиндт так и не бросил курить
Экология жизни.Ой, ну как же здорово написано! Так и стареть нестрашно 🙂 «В нашем возрасте (от 75-ти и выше) ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать.
Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит».
А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать.
Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов.
Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках.
«Сколько вам лет?» – говорит.
Да вот, говорю, четыреста будет.
«Мы, значит, ровесники, я младше вас на год».
Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками:
«Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал.
«А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром».
– «А у меня, наоборот, вечером. Что еще?»
– «Одышка».
– «Ну это нормально».
– «Я стал быстро уставать».
– «Правильно. Я тоже.
В нашем возрасте так и должно быть».
И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить?
На прощание я сказал, что бросил курить.
Он посмотрел на меня через золотые очки:
«Дорогой мой, зачем?
В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть».
✅Александр Анатольевич Ширвиндт — всеми любимый актер театра и кино, театральный режиссер и совершенно уникальный человек.
Дефицитная жизнь давала импульс энергии. В духовной, интеллектуальной сфере — то же самое: дефицит свободы, дефицит острого слова, дефицит открытого смеха. Было счастье обретения. А сейчас бери — не хочу. И куда девать эту энергию желания?
Раньше мы неслись к коммунизму, теперь к обогащению. И то, и другое — призраки.
Старость — это не когда забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть.
Мне элементарно неинтересно коллективное мышление. Мне больше нравится жить своим умом.
Если без позы, для меня порядочность — чтобы не было стыдно перед самим собой в районе трех часов ночи.
Сатира — это уже не мое, она подразумевает злость. Мне ближе самоирония — это спасение от всего, что вокруг.
Сатира должна единственно что — настораживать. Если адресат сатиры не полный кретин, он насторожится, почуяв стрелы.
Я ору только на тех, кого люблю: чем громче крик — тем сильнее чувство. С людьми, мне безразличными, я тих и интеллигентен.
Сегодня полностью девальвированы вечные понятия: если «авторитет» — то только криминальный, если «лидер» — то лишь политический.
Сейчас такая рейтинговая конкуренция, что полчаса не шутишь — могут забыть. Гонка за круглосуточностью приводит к бессмысленности.
Кругом бутики пооткрывали, мюзиклы ставим. Во всем на российскую действительность нанизана западная вторичность. И чем дороже, тем вторичнее.
Мне иногда говорят: «Знаете, о Вас такую гадость написали!» Зачем мне это читать? Во-первых, половина написанного — вранье. Во-вторых, все написано неграмотно.
По мнению Оппенгеймера, счастливыми на Земле могут быть только женщины, дети, животные и сумасшедшие. Значит, наш мужской удел — делать перечисленных счастливыми.
Очень страшно, когда твою жизнь будут переписывать. Умрешь, и перетряхнут все твои койки, письма. Так потихонечку индивидуальность превращается в версии исследователей.
Что касается женщин, то наступает страшное возрастное время, когда с ними приходится дружить. Так как навыков нет, то работа эта трудная. Поневоле тянет на бесперспективное кокетство.
С возрастом мы всё время преодолеваем разного рода пороки, и, когда, наконец, всё преодолено, образуется огромное количество времени, которое нечем занять. Тут и выручает рыбалка.
Я всегда стеснялся и сейчас стесняюсь разных политических программ. Столько их насмотрелся, что, когда с пеной у рта отстаивают даже самые светлые идеи, мне становится скучно, я подозреваю за этим очередную глупость.
Смеяться нельзя только над идиотизмом: когда человек поглощен какой-то идиотической идеей — его не сдвинешь. Он может лишь злиться, отбиваться. В шутке же, в иронии все-таки есть надежда, что предмет иронии это услышит.
Я очень надеюсь на кризис. Мне кажется, он ближе нашему менталитету, чем достаток. Когда настроили плечо в плечо эти особнячки, наставили у подъездов «хаммеров» — Россия потеряла лицо. А сейчас надо потихонечку возвращаться к частику в томате и сырку «Дружба». Ведь это было не так давно. И вкусно.
Артисты драмы, лишь бы засветиться, ломают ноги на фигурном катании, дискредитируя этот великий вид спорта. Те, кто физически не может встать на коньки, надевают боксерские перчатки и бьют друг другу морды, забывая, что морды их кормят. А те, кто вообще ничего не умеет и всего боится, шинкуют вялый салат по всем телеканалам под пристальным вниманием дилетантов от кулинарии. Дилетантизм шагает по планете.
«В нашем возрасте (от 75-ти и выше) ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать.
Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит».
А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать.
Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов.
Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках.
– Сколько вам лет? – говорит.
– Да вот, – говорю, – четыреста будет.
– Мы, значит, ровесники, я младше вас на год.
Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю:
– Во-первых, коленки болят утром.
– А у меня, наоборот, вечером. Что еще?
– Одышка.
– Ну это нормально.
– Я стал быстро уставать.
– Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и должно быть.
И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить.
Он посмотрел на меня через золотые очки:
– Дорогой мой, зачем? В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть.
Я поцеловал его в грамоты и ушел.
Гений! А если бы он стал читать мою мочу…» опубликовано econet.ru.
P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание — мы вместе изменяем мир! © econet
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Группа депутатов «Единой России» внесла в Думу законопроект, серьезно ограничивающий курение в общественных местах.
Анатолий Артамонов, губернатор Калужской области. В институте — тогда на это была мода, я старался не отставать. Последние сигареты, которые я курил, назывались «Ява» — за 30 копеек, тогда это считалось шиком. У нашей области хорошие отношения со штатом Теннесси, курение там запрещено. Во время одного из наших визитов ночью в отеле кто-то из нашей делегации закурил — весь отель эвакуировали, а ему сказали, что больше визу в США не дадут. В Америке считается, что если человек закурил в общественном месте, то он нанес такое же оскорбление, как если бы пописал.
Александр Ширвиндт, художественный руководитель Театра сатиры. Лет 60 назад — сигареты «Дукат». Родители некурящие и мое увлечение не понимали. Несколько раз пытался бросить, но не удалось. Уже 40 лет я курю только трубку, и, когда с проходной спрашивают Ширвиндта, в театре отвечают: «Сейчас понюхаем».
Валерий Газзаев, главный тренер ПФК ЦСКА. Даже не хочу вспоминать, главное — вот уже два года как бросил. Я победил эту человеческую слабость. Однажды затушил сигарету и пообещал себе, что больше никогда не закурю, и слово держу. Это даже не вопрос силы воли, и мне непонятны разговоры о том, как тяжело бросить курить.
Игорь Коган, председатель правления Оргрэсбанка. Покуривать я начал лет в 16-17, на первом курсе института. Но заядлым курильщиком не стал, сейчас я не курю, а покуриваю сигариллы, сигарки — в основном в ресторанах, на банкетах. И вообще, как можно выпить и не покурить?
Александр Торшин, зампред Совета федерации. Никогда не курил, хотя и служил в стройбате. Но от запаха хороших сигарет я просто тащусь. А курить самому мне неинтересно, гораздо приятнее беседовать с человеком, а особенно с красивой женщиной, которая красиво курит хорошие сигареты. Мне трудно представить, кто будет отлавливать курильщиков и как с ними потом будут поступать. Я, например, если увижу, что кто-то курит в Совете федерации, не побегу докладывать об этом, хотя должен был бы.
Дмитрий Сорокин, замдиректора Института экономики РАН. В десятом классе, но к июлю собираюсь бросить: обещал восьмилетнему сыну, который, насмотревшись антитабачной рекламы, постоянно просил об этом. В школе меня за курение, конечно, ругали, а вот прогрессивные родители сказали: «Если хочешь — кури, но кури открыто». К новым ограничениям мы в академии уже подготовились: академик Абалкин заявил, что объявляет свой кабинет зоной курения.
Роман Петренко, гендиректор канала ТНТ. Баловаться начал в школе, а пристрастился в институте. Бросал на год, но потом снова начинал курить. Родители до сих пор на меня за это в обиде. Недавно летал в Лос-Анджелес, и там, кажется, нигде нельзя курить. Я даже стал отвыкать от этой пагубной привычки.
Георгий Петров, вице-президент ТПП. Со студенческой скамьи. Тогда все друзья курили, и я приобщился. Курили мы болгарскую «Шипку», которая стоила 11 копеек. Сейчас стараюсь свести к минимуму количество сигарет, а дома вообще не курю. Но окончательно победить это пристрастие не получается. У нас в ТПП есть комнаты для курящих, но в исключительных случаях я могу выкурить сигарету и в кабинете.
Сергей Собко, зампред комитета Госдумы по промышленности. Когда бросил заниматься спортом, лет в 19. Хотелось казаться взрослее. Своим детям и внукам я категорически запрещаю курить, потому что потом будет сложно бросить.
Юрий Осипов, президент Академии наук. На первом курсе университета я выкурил две сигареты «Прима» — убойные.
Александр Панкратов-Черный, актер. Я начал курить с 14 лет. Причем это был даже не табак, а обычный мох с деревьев. Я делал из него самокрутки и курил. Папиросы тогда были мне недоступны. Но идею об ограничении курения поддерживаю. Другие люди не должны страдать от наших вредных привычек.
Валерий Окулов, гендиректор ОАО «Аэрофлот». Не помню, давно это было. Сейчас стараюсь не курить и ограничения курения считаю правильным. Не надо считать, что эта мера отразится на посещаемости разных заведений. Например, когда Ирландия ввела подобный закон, все опасались, что пабы опустеют. Время прошло, и пабы по-прежнему полны народу.
Геннадий Селезнев, депутат Госдумы. В 16 лет, с однокурсниками из ПТУ. Начинал с болгарских сигарет без фильтра, потом курил «Беломор», затем уже с фильтром — «Стюардессу». Я несколько раз пытался бросить, максимальный срок без сигареты был три месяца. Но что-нибудь случалось, и я брался за сигарету.
Лолита Милявская, певица, телеведущая. В 16 лет — и с тех пор ни разу не пыталась бросить, это ведь удовольствие. Я никогда не пряталась от родителей, а сейчас курю даже при дочери. Если она захочет закурить, это ее право, запрещать ей не могу.
Иван Саввиди, депутат Госдумы, один из авторов поправок в закон «Об ограничении курения», основатель компании «Донской табак». В детстве шалил, но курить основательно начал в армии, ведь там если не куришь, то нет и перекура. Выкуривал три пачки в день. Но никогда не курил при родителях и детях. Я бросил 11 лет назад, а в 1995 году был первым производителем табака, который выступил за сокращение рекламы табака.
Леонид Драчевский, зампред правления РАО «ЕЭС России». В школе — за компанию. Сам никогда сигареты не покупал — угощали друзья, поэтому курить приходилось разные дешевые сигареты. Видимо, потому я и не пристрастился.
Лев Лещенко, народный артист России. Уже в зрелом возрасте — и курил только под настроение, после фужера вина. Но больше десяти лет назад после очередного визита к врачу я увидел снимки своих легких и напрягся. Врач сказал, что мои легкие даже одной сигаретки могут не выдержать. А мне легкие нужны здоровые. И я в одночасье бросил. Первую неделю было тяжеловато, но — либо сцена, либо сигареты.
Дмитрий Суздальцев, зампред правления Росевробанка. На первом курсе института — за компанию. А восемь месяцев назад врачи заставили бросить. У нас в банке курить нельзя, но мне, как зампреду, можно курить в своем кабинете. А если бы запрет распространялся и на меня, то я бросил бы раньше.
Вячеслав Табачников, директор Cassidy & Associates CIS. В первом или втором классе. Потом дедушка меня поймал и наказал. Ничего страшного в том, чтобы поднять цены на табачные изделия, я не вижу. В Европе они уже давно в несколько раз дороже, чем у нас.
Шалва Чигиринский, гендиректор компании «СТ Девелопмент». В школе. Тогда было много хороших сигарет и папирос: «Прима», «Герцоговина», «Дымок». Но их приходилось сушить на батарее. Я много раз бросал курить и сейчас собираюсь и надеюсь, что получится.
Владимир Васильев, председатель комитета Госдумы по безопасности («Единая Россия»). В армии. Там все курили от безделья, да и традиция «кто не идет на перекур, тот работает» сыграла свою роль. А бросил, когда пошел работать в милицию. Однажды зашел в кабинет начальника и увидел столб дыма и пепельницу всю в окурках — понял, что больше курить не буду.
Виталий Коротич, писатель. На первых курсах института — за компанию. А бросил не потому, что думал о вреде здоровья, а просто перехотелось: вернулся из командировки, где курил по две пачки в день, и понял, что больше так не хочу.
Оганес Оганян, председатель комитета Совета федерации по экономполитике. Всего лишь семь-восемь лет назад, когда пришел работать в парламент. И курю исключительно сигары, и то когда есть время. Это, скорее всего, дань привычке.
Владимир Сорокин, вице-президент группы «АльфаСтрахование». Еще до школы, когда был в деревне у бабушки. Но я всегда помнил, что это плохо, и не пристрастился к курению настолько, чтобы это стало зависимостью. Я курю, когда мне хочется, но легко обхожусь и без сигарет, если рядом нет «провокатора». А курильщиков мне жалко: боюсь, что дело кончится их выселением в резервации.
Евгений Ройзман, депутат Госдумы. Лет в 13 я пробовал курить — как все мальчишки, наверное. Помню, у родителей нашел сигареты «Гавана-68» — такие, что вырви глаз. Сегодня я не курю и не вижу ничего плохого, если курение будет ограничено. От курения погибает до 300 тыс. человек в год. Пусть на один процент, но смертей станет меньше.
ВОПРОС НЕДЕЛИ / ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД* 
В России появился первый официальный случай атипичной пневмонии — у больного из Благовещенска. Дмитрий Аяцков, губернатор Саратовской области. Ни СПИДа, ни атипичной пневмонии, ни стригущего лишая я не боюсь. И ни от какой заразы не предохраняюсь. Тем более что ученые находят противоядия. Например, недавно выяснили, что ферменты молока крольчихи можно применять как одно из составляющих лекарства от рака. Анзори Аксентьев-Кикалишвили, глава компании «Анзори-XXI век». Я боюсь бактериологического оружия. И атипичная пневмония — одна из форм этого оружия. С помощью этих бацилл кто-то запугивает население мира. Владимир Жириновский, зампред Госдумы. Я устал бояться заразы. 30 лет живу под одной крышей с ученым-вирусологом. Моя жена всю жизнь имела дело с самыми опасными инфекциями. Василий Бондарев, секретарь совета безопасности Ставропольского края, атаман Терского казачьего войска. Конго-крымской геморрагической лихорадки. Появился недавно у нас один случай, но, к счастью, не подтвердился. Владимир Станев, замминистра энергетики. «Коммерсанта» боюсь. Потому что придумывает что-то постоянно и пишет всякие небылицы. Сергей Маслов, президент компании «Транснефтепродукт». Я только тещи боюсь. Лев Недоспасов, гендиректор Челябинского завода «Трубодеталь». Никакой. СПИД мне уже по возрасту не страшен, а нетрадиционной пневмонии на Урале пока нет. Николай Тонков , глава компании «НТМ-холдинг». СПИДа, рака и атипичной пневмонии. Боюсь любой заразы, от которой нельзя вылечиться. «В нашем возрасте (от 75-ти и выше) ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках. – Сколько вам лет? – говорит. Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю: И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить. Он посмотрел на меня через золотые очки: Худрук Театра сатиры неоднократно бросал курить – пока не встретил врача, который сказал: «В нашем возрасте любые перемены опасны. Доживаем как есть». Впрочем, другим своим привычкам он тоже изменять не собирается: несмотря на бесчисленные запреты в нашей стране, напряженную политическую обстановку и нравы молодых артистов, не потерял чувства юмора. 19 июля Александру Ширвиндту исполняется 80 лет… «Доколе это старье будет руководить театрами?!» – Александр Анатольевич, вот и подкралось восьмидесятилетие. Как в этом возрасте живет человек, от которого все время ждут смешного? – В полном недоумении: куда все несется? До шестидесяти возраст еще как-то тянулся, было ощущение, что обойдется. А потом как рвануло… И нужно за временем успевать, ведь никуда уже не деться от сложившегося имиджа. Приходишь в гости вялый, на подгибающихся коленках и слышишь: «Тихо, всё, он пришел. Бросьте вилки! Ну!» – хочешь не хочешь, а все вокруг ждут шуток… – Цифра 80 для вас трагическая? – Неприятная. Когда говоришь, то еще проскакивает. А когда нарисовано на бумаге, то хочется ее заклеить. Недавно я поймал себя на мысли, что стал смотреть на даты жизни известных людей. Читаешь титульный лист – автор умер в 38, 42, 46… Одолевает грусть. Но порой смотришь: писатель прожил 92 года. Гора с плеч. В этом плане у меня сейчас настольная книга – календарь Дома кино, который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На первой странице – «Поздравляем юбиляров». Возле женских фамилий – прочерки, а у мужчин там пишется только круглая дата. Но начиная с 80 юбилейным считается каждый год – на всякий случай, потому что надежды мало. И вот этот календарик – мое утешение. Иногда попадаются фамилии совсем незнакомые – какой-то бутафор, второй режиссер, второй оператор, потом – бэмс! – Хуциев. И снова четвертый пиротехник, пятый ассистент… 84, 93, 99, 100… Ихтиозавры надежды. – Кстати, возраст художественных руководителей театров сегодня тоже приближается к Ватикану… – Это не столько конклав, сколько колумбарий. Я помню, как мы, 23-летние, с пеной у рта кричали на молодежной секции Дома актера: «Доколе это старье будет руководить театрами?!» И все такое. Сейчас я вспоминаю, с каким ужасом взирал на это Николай Павлович Акимов. Прошло сто лет. Теперь я сижу в качестве такого же старика и сам читаю в глазах у молодых: «Доколе?» По идее нас надо сбрасывать со скалы. Сбрасывали же в древние времена стариков: пожил – уступи место другому… Но скал под рукой нет, а сбросить с крыльца – сломать шейку бедра, это лишняя головная боль для молодых и никакой радости. Говорят, мол, пожилые люди всё помнят, всё знают, прошли довольно сложную, разнообразную жизнь, у них колоссальный опыт. Так оно и есть. Были дипломатические ходы, были яркие поступки типа сжигания партбилета, но не было глобального вранья в их биографии. Поэтому в пасьянсе современной жизни такие вот крупицы стариков нужны… Они хоть как-то сдерживают моду – погоню за сиюсекундными радостями. Александр Ширвиндт с женой / Мобильный перезвон заглушает всё – Что вы имеете в виду? – Смотрю на своих учеников – живут в постоянной беготне. Главное – попасть в рейтинг, не упустить роль, даже если предложили сниматься в рекламе прокладок и перхоти. В любви не признаются, только говорят: «Созвонимся». И этот мобильный перезвон заглушает всё вокруг. Сегодня под стать времени Ромео и Джульетту в первоначальном варианте мало где встретишь. Обязательно нужно, чтобы Джульетта разделась, а Ромео признался, что он гей. – С Ромео вы погорячились: принят же закон о запрете гей-пропаганды, равно как и о запрете мата на сцене, курения и антипатриотических высказываний. Вы вообще как к этим запретам относитесь? – Запреты подогревают желания. Материться запретили, пить надо осторожно, курить нельзя. Я практически глухонемой, курящий под подушкой. А под подушкой трубку курить трудно. То есть обрезали все последние старческие перья. На сцене мат можно отменить, но как ты запретишь его в среде автомобилистов или, скажем, военных? А что делать с наследием Пушкина, Белинского, Баркова, Алешковского, Есенина, Венички Ерофеева? Куда все это деть? Законодатели ответа на этот вопрос так и не дали. Правда, насколько я понял, пока отменили только четыре понятия, а все остальное вроде бы можно. Будем материться тем, что осталось. Так же и с курением. Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» – говорит. Да вот, говорю, четыреста будет. «Мы, значит, ровесники, я младше вас на год». Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром». – «А у меня, наоборот, вечером. Что еще?» – «Одышка». – «Ну это нормально». – «Я стал быстро уставать». – «Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и должно быть». И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить. Он посмотрел на меня через золотые очки: «Дорогой мой, зачем? В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть». Я поцеловал его в грамоты и ушел. Гений! А если бы он стал читать мою мочу… Александр Ширвиндт / Russian Look Только идиоты могли запретить на Украине русский – А главное он вам сказал? Что нельзя быть мнительным и волноваться… – Да, ведь жизнь с годами заставляет тебя по инерции тревожиться обо всем на свете: запрет курения или события на Украине вызывают одинаковую тревогу. Надо дифференцировать уровень катастроф. – А все-таки – события на Украине лично для вас катастрофа? – Разумеется. У меня мама родилась в Одессе, значит, я каким-то образом одессит. Да к тому же сколько всего связано с Украиной! И гастроли, и дружба, и съемки… С Крымом, на мой взгляд, совершенно раздутая история. Сейчас кричат: «Мы вернули наш Крым, который Хрущев подарил Украине!» А что значит «подарил»? Это все равно что сидим мы за столом семьей, и я говорю: «Вот эта яблонька теперь твоя». Вот и считай, кто прав, кто виноват. Концов не найдешь, ведь семья одна и яблоня как была, так и осталась. Я физиологически никогда не ощущал Украину заграницей. Какими надо быть идиотами, чтобы запретить там русский язык. Почему тогда их президент говорит по-русски во время инаугурации? Кто стреляет в мирное население? Я совершенно не могу в это вникнуть. И уже много лет пытаюсь понять, что происходит у них на ментальном уровне. Например, в начале девяностых я приехал во Львов, когда они только стали другим государством. А до этого во Львове я был тысячу раз. И вдруг меня поразило, что абсолютно никто не понимает по-русски. Я просто обалдел. Откуда это взялось? – Но если взглянуть на нашу историю, то страна постоянно переживает какие-то потрясения. Какую эпоху вы вспоминаете с наибольшей теплотой? – Ужас в том, что не эпоха вспоминается, а состояние тела. Когда все умиляются школьными, студенческими годами, тусовками молодых артистов, то я их понимаю: нам просто было по 25–30 лет. И было хорошо – больше воздуха и свободы. Тогда не возникало такой бесконечной необходимости все время мелькать – не дай бог, кто-нибудь обгонит слева. Работали в театре, потом собирались, шутили, делали смешные вечера, играли в карты, в преферанс или в покер, выезжали куда-то. Сейчас все бегут. Например, на полчаса в Турцию, чтобы там тебя сняли в новом купальнике. Это не жизнь. Хотя, на мой взгляд, умиляться своей молодости тоже опасно… Александр Ширвиндт и Эльдар Рязанов / Russian Look Во времена СССР нами прикрывались – Известна история, когда Райкин сказал вам на банкете, что пар надо выпускать не на капустниках, а в работе. Между тем жизнь показала, что вы с равным успехом работали и в театре, и на эстраде. С годами вам райкинскую фразу доводилось вспоминать? – Вспоминал, вспоминаю и преподаю нынешним студентам. Потому что это действительно великая фраза. Мы по тем временам в Доме работников искусств в Ленинграде бог знает что себе позволяли. В зале сидела ленинградская элита – Акимов, Товстоногов, Вивьен, Райкин… А мы, молодая шпана, перед ними играли. Потом был банкет, и Аркадий Исаакович сказал: «Шурочка, вы замечательно все это делаете, но… не надо. Я тоже так могу, на этом уровне, на эти темы. Но зачем?» И действительно, у Райкина ведь не было ни одного «капустного», «тусовочного» номера. Он свято берег профессию. – Но ведь и про вас нельзя сказать, что вы ее расшатывали… – Ну всё же мы существовали в других рамках. Для нас капустник был как некое переступание через табу. Например, когда строился подземный переход у Театра эстрады и эта история у всех была на устах, мы шутили, что сейчас строится переход из социализма в коммунизм. Еще более язвительные шутки были в Доме актера в новогоднюю ночь. И когда люди, уставшие от мерзостей жизни, приходили к нам, они не верили своим ушам. Это был островок свободы, где языком сатиры можно было говорить обо всем. Когда в Советский Союз приезжал, например, турецкий писатель Хикмет и говорил: «Вот вы тут в застенках живете, у вас нет свободы слова», ему отвечали: «Да вы посмотрите, что у нас в Доме актера творится». И приводили туда. Так что нами прикрывались. По нынешним временам тогдашняя злободневность – ну типичная акварельная картинка. У нас всегда был все-таки поджатый хвост. Степень поджатости зависела от таланта, смелости и желания шутить. Когда пришли свобода и вседозволенность, смелость превратилась в абсолютный понос. Ценз кончился – и понеслось. Например, мне очень нравились «Уральские пельмени». Ребята замечательно начинали. Но вот уже несколько лет они существуют в телевизоре в таком конвейерообразном формате, что просто диву даешься: самим-то не надоело? Я часто говорю своим любимым Ване Урганту, Максику Галкину: «Ограничивайтесь! Выбирайте темы, не заполняйте все пространство, иначе легко собой перенасытить». Аркадий Райкин / Russian Look В молодые годы кайф от всего – Григорий Горин вспоминал в своих иронических мемуарах, как на заре своей театральной юности вы играли крестьянина и произносили одну-единственную реплику: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?» – Да, это было в Ленкоме в спектакле «Хлеб и розы» Салынского. Еще у него была пьеса «Ложь для узкого круга», и в капустнике мы говорили, что у нас всего один выдающийся драматург – Салынский, который пишет ложь только для узкого круга. – Я не зря вспомнил ту фразу. Сейчас у вас всё есть: театр и десятки учеников, сонмище интервью в течение года и любимые спектакли, десятки картин и замечательная династия. Казалось бы, тут и менять нечего. Но все же вам доводилось спрашивать себя: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?»? – В молодости я знал ответ на этот вопрос, поскольку кайф в молодые годы получаешь от всего. Но со временем пропадает желание перестраивать виллы в хоромы, ездить на «хаммерах» и грести гонорары за съемки в бесконечном «мыле». С каждым днем желаний и возможностей для разврата и оргий все меньше, а той дозы алкоголизма, автомобилизма и дачного пребывания, которую я раньше мог принять, теперь уже нет. И приходится заниматься просто любимым делом. – А что такое сейчас счастье для вас? – Ужас в том, что сегодня счастье для меня – это суммарное ощущение сиюсекундного относительного благополучия. Коленка не болит – победа! Знаешь, где находятся внуки в данную секунду – ура! На сцену идти не надо – счастье! Скоро на рыбалку, уже есть путевка на Валдай. И когда вот это соединяется вместе, думаешь: хорошо. Если вдруг оказывается, что не знаешь, где внуки, то дико заболевает коленка, путевку летишь сдавать и начинается беготня в поисках счастья. /звонок подруге «Как отмечать юбилей собираетесь?» Наталья Белоусова, супруга Александра Ширвиндта: – Каждый год, вот уже пятнадцать лет подряд, мы отдыхаем на Валдае. И сейчас, когда в театре завершился сезон, мы снова сюда приехали. Здесь те же комары, что в Подмосковье, но зато рыбалка и природа отличаются. В этом романтическом месте мы и отметим юбилей – будут самые близкие, приедут родственники, друзья и коллеги. Как говорится, тесный круг родных лиц. Только не будет никаких ресторанов, салютов и дискотек – жизнь настолько стремительна, что не хочется заглушать ее залпами. Будем общаться друг с другом. |